Лола Сайфи — дизайнер, основатель и бессменный руководитель галереи Human House.
Проект начинался в 2000 году с маленького магазина, который Лола открыла вместе с друзьями — художниками и дизайнерами. Им казалось, что в Ташкенте не хватает пространства, где можно было бы не просто купить одежду, а найти что-то близкое по духу: авторские вещи, сделанные вручную, с историей, с характером, с узбекским колоритом. Одежду, в которой есть человек.
В этом году проекту исполняется 25 лет, а количество резидентов составляет более 260 мастеров. За это время проект пережил запреты на показы, попытки продать здание под снос и переход на НДС. Но команда Human House осталась верна своему делу и продолжает продвигать культуру, ценности и ремесло Узбекистана.
Spot поговорил с Лолой о том, как начинался проект, почему он оказался на грани исчезновения и какие системные проблемы мешают развитию креативной экономики в Узбекистане.
Текст ниже представлен в сокращенном виде.
Как начинался проект? Вы рассказывали, что в самом начале вас было трое партнеров, а основным направлением была одежда — Human Wear. И почему вы выбрали название Human, потому что это «для людей»?
Все началось с одежды. Я всегда шила себе — еще со школы хотела выделяться. Помню, была комсоргом, но при этом ходила в жилетке, усыпанной значками: «Мир», «Труд», «Май», «Комсомол». Все, вроде бы, по правилам, но директору это не нравилось, маму вызывали в школу.
Это желание выделяться было у меня с детства. А когда я училась в институте, у родных уже терпение заканчивалось — особенно у мамы. Мы жили в традиционной узбекской махалле, в самом ее конце, и ей было неловко идти со мной по улице. Она все время говорила: «В этих джинсах — только через мой труп пойдешь!» И старалась выйти раньше меня, чтобы не пересекаться. Постоянно просила: «Оденься по-человечески!»
Потом, когда мы с друзьями сели обсуждать, как назвать наш проект, я и предложила: давайте — «Человеческая О!дежда». Чтобы всех одевать по-человечески. Так и родилось название — сначала на русском, потом перешли на английский: Human Wear.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
А позже, когда стало понятно, что мы занимаемся уже не только одеждой, но и всем остальным, появился Human House.
Сейчас у нас два направления в одежде: сезонные вещи и коллекции для показов, которые рождаются из вдохновения. Каждый день кто-то что-то покупает из Human Wear — и мы этому безумно радуемся. Приятно, когда человек из всего многообразия выбирает именно твою вещь. А потом ты вдруг встречаешь ее где-то — в метро, в самолете, в другой стране — и понимаешь: это же твое.
А через сколько лет после существования проекта начались проблемы с Гульнарой Каримовой? Вы в одном из своих интервью рассказывали, что вам даже запретили участвовать в показах мод?
Мы сами делали показы два раза в год. Назывались они «Огни большого города». Идея была простая: с одной стороны, дать модельерам повод задуматься, что можно сшить такого, чтобы это действительно кто-то захотел носить. А с другой — дать людям возможность прийти и сразу купить авторскую одежду. После показа коллекции сразу переходили в галерею. Мы так работали несколько лет.
А потом начались странности. Вышел журнал от Гульнары Каримовой, и на самой первой обложке — я. Потом они регулярно публиковали фото с наших показов, но не писали, что это «человеческая одежда».
Ну, а дальше все стало ухудшаться. Мы планировали показ в гостинице Wyndham, и вдруг звонок: «Все мероприятия отменяются». Потом узнаем — это не всем, а только нам. Из СНБ пришли к организаторам и сказали: «Закрывай. Не закроешь — депортируем». Мы все поняли и закрылись.
Наверное, нас спасло то, что мы дружили с международными организациями. Они приходили, покупали, поддерживали. И мы долгое время просто существовали как тихий ремесленный магазин.
И после этого Вы уехали жить в Москву?
Нет. Мы еще поборолись. Нас пригласили на показ в резиденции швейцарского посла, потом был еще один в выставочном зале, и последний мы хотели сделать в гостинице «Ташкент» — вместе с British Council. Думали: может, если будет международный партнер, нас не тронут.
Только начался показ — погас свет. Сказали, что «во всем районе его нет из-за аварии». Но когда мы через час спускались на лифте — все уже работало. В этот момент мне все стало понятно.
British Council нас поддержали: на следующий день весь показ, все декорации перевезли в резиденцию посла. Там и провели. Правда, начался страшный ливень, прямо посреди показа, как будто все было против. Тогда я решила: все, хватит.
Дальше я развивала проекты уже в Москве. А Human House в Ташкенте оставался как небольшая галерея-магазин. Про него знали, туда все равно приходили. Он как-то держался на плаву — скромно, но уверенно.
Сам Human House начинался с небольшого подвала возле ЦУМа, потом это переросло в квартиру на Шота Руставели. А как вы нашли именно этот уникальный дом? Это просто судьба?
Я вообще верю в силу намерения. Верю, что если ты правильно настроен — не просто мечтаешь, а каждый день что-то делаешь, — Вселенная это слышит. И она начинает тебе помогать. Так и было.
Я каждое утро в восемь выходила на «охоту» — смотрела объявления, обходила дома, разговаривала с людьми. И однажды подруга сказала: «На улице Ивлиева сдается бывший „Дервиш“». Я пошла посмотреть — и сразу поняла: это оно. Мое место.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
В ремонт и восстановление дома мы вложили около $60 тыс. А дальше — бесконечный процесс. Дом живой, он все время требует любви и заботы: где-то починить, где-то обновить, что-то улучшить. И мы до сих пор этим занимаемся.
В 2020 году вокруг дома, где находится Human House, произошла тяжелая история — здание хотели продать под снос и построить на его месте гостиницу. Как вы пережили этот период, еще и в разгар карантина?
Мы только успели привести дом в порядок — до нас здесь было пять ресторанов, которые не платили аренду и не вкладывались, хозяин всем был недоволен. Мы договорились: входим всерьез и надолго, вкладываемся, но хотим стабильности. Как только сделали реставрацию, он попытался резко поднять аренду. Не получилось — тогда он сказал: «Продаю».
Мы сами нашли покупателя. Молодой человек приходил, улыбался, пил с нами чай, говорил, что все понимает. А потом стоял на улице и вслух обсуждал с кем-то, как снесет здание и построит на его месте четырехэтажный отель. Мы случайно это услышали и начали действовать. Это все было как в кино. До сих пор не верится, насколько близко мы были к потере дома.
Спасло нас чудо и женская солидарность. Мою историю услышала одна женщина-инвестор, подруга привела ее. Она посмотрела и сказала честно: «Мне невыгодна твоя история. Но я тебе помогу». И выкупила дом. Если бы не она, мы бы сейчас с вами тут не сидели.
До этого мы успели собрать немного денег — был краудфандинг, жители города, мастера, друзья отправляли кто сколько мог. Все это вместе и было вложено в покупку.
Недавно Human House оказался в центре другого громкого кейса — история с переходом на НДС. Вы записывали открытое обращение, эта тема широко обсуждалась. Что в итоге произошло? Что-то изменилось?
Нет, ничего не изменилось. Хотя, казалось бы, во всем мире уже есть понимание, что креативная экономика — это отдельная система. Это не классический бизнес. Люди в этой сфере каждый день придумывают что-то новое: невозможно масштабировать изделия, сделанные из ткани, которой больше нигде нет. Мы работаем с мастерами, бабушками с базара, у которых нет чеков и терминалов. Но мы честно платим налоги с оборота — за себя и за 260 мастеров.
Когда нас перевели на НДС, я попыталась объяснить: для креативного бизнеса 12% НДС плюс 15% налога на прибыль превращаются в 25% с оборота. А у нас реальная прибыль — максимум 10−15%. Это убыточно. В итоге приходили люди из всех инстанций — от налоговой до администрации президента. И вместо системного решения мне предложили открыть вторую компанию. То есть сами налоговики посоветовали серую схему.
После моего обращения на меня подали в суд, наложили штраф, начались проверки. После этого многие спрашивали: «Ну что, вопрос решили?» Нет. Вопрос не решен до сих пор.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Есть закон о креативной индустрии, принят еще в октябре 2024 года, он даже включен в стратегию «Узбекистан-2030». Но он не работает. Нет механизмов. Никто не понимает, кто должен их прописывать — все кивают друг на друга. А ведь это не только моя проблема. Маленькие кафе, отели, туристические агентства — вся креативная среда в Узбекистане страдает. Мы не успеваем «обрасти жирком», чтобы потом вкладываться в развитие. Нас душат на старте.
В Великобритании, например, креативная экономика уже обогнала нефтехимическую и аэрокосмическую отрасли вместе взятые. А у нас полно талантливых людей, и мы тоже могли бы расти. Но пока — только отчетность о том, сколько бизнесов открылось. А сколько закрылось — об этом молчат.
Мне кажется, у нас в стране пока не до конца понимают эту модель. Все хотят построить ЖК, что-то быстро продать — заработать здесь и сейчас.
Но ведь можно вложиться, например, в заброшенный завод и превратить его в креативный кластер: с мастерскими, кафе, галереями, библиотеками, концертами. Это создает рабочие места, объединяет людей, развивает среду. Почему бы бизнесу не пойти в этом направлении?
В мире таких примеров много. В Нью-Йорке и Лондоне районы Сохо когда-то были депрессивными, а сейчас это одни из самых дорогих и модных кварталов. В Москве — Винзавод, Флакон, «ГЭС-2». А еще — стрит-фуд моллы, где ты можешь арендовать крошечное место и запустить свой проект без огромных затрат.
У нас тоже это возможно. Если у кого-то есть пустующее пространство — дайте знать. Мы придумаем, как его наполнить смыслом.
Приносит ли сейчас Human House прибыль?
Ходят слухи, что-то, чем мы занимаемся, приносит бешеные деньги. Я бы хотела, чтобы было так. Но, к сожалению, нет.
Зато мы точно держимся на плаву: оплачиваем коммуналку, платим зарплаты, делаем кучу бесплатных проектов и даже умудряемся откладывать понемногу на развитие. Мы так и накопили часть суммы, чтобы выкупить дом. Сейчас дом оформлен на меня. Но я не собираюсь здесь строить высотную гостиницу — я хочу развивать проект.
Основной доход у нас с продаж. А мероприятия — это больше про продвижение. Они в лучшем случае окупаются, но прибыли не приносят. Зато дают нам узнаваемость. Ну и я всегда говорю — чем больше ты обучаешь своего клиента, тем больше он понимает ценность того, что ты делаешь.
А как правильно определить стоимость изделия? Цену устанавливает сам мастер?
К нам часто приходят ремесленники, приносят свою вещь и говорят: «Ну не знаю, сколько это может стоить». И мы каждый раз проходим с ними один и тот же урок — про себестоимость и ценообразование. Спрашиваешь: сколько ты потратил на нитки? Сколько времени ушло на работу? Сколько такая вещь стоит на рынке? Так и формируется цена — с каждым мастером отдельно.
А бывает наоборот — человек что-то сделал своими руками, и ему тяжело с этим расстаться. Он может сказать: «Я не продам это даже за миллион». Ставят запредельно высокие цены, и мы объясняем: если цена слишком высокая, вещь просто будет стоять. Мы стараемся по возможности удешевить продукт без потери качества, чтобы как можно больше людей могли себе его позволить.
Сейчас у нас больше 260 мастеров. Но у многих из них нет бизнес-навыков: они умеют делать прекрасные вещи руками, но не могут, скажем, открыть ИП, вести учет, работать с налогами.
Буквально недавно я объясняла одной художнице, как оформить договор в системе Didox. С другой мы неделю разбирали, как подключиться к НДС — а она так и не поняла. А нам нужно, чтобы все было официально, иначе налоговая нагрузка просто душит.
Сейчас вы планируете надстроить второй этаж, чтобы развивать текущие проекты и запускать новые. Как будет организована стройка с учетом того, что сам дом построен из уникальных материалов по старинной узбекской технологии?
Сейчас у нас около 180 кв. м. внутри и еще около 70 — снаружи.
Сам дом исторический, и мы хотим сохранить не только атмосферу, но и технологию. Многие предлагали: строй из гипсокартона и облепи пахсой, никто не заметит. Но мы решили: каркас будет металлический, чтобы не перегрузить старые стены, а вот стены второго этажа — настоящие, из традиционных узбекских материалов. Я даже отвозила архитекторов на бывший базар стройматериалов, куда свозят элементы старых домов — балки, полы, рамы. Вот из этого и будем строить.
Если все получится, я мечтаю подать этот проект на архитектурную премию. Потому что такого еще никто не делал.
Особенно мы дорожим нашим двориком. Люди волнуются: не исчезнет ли он после реконструкции? Нет. Это сердце дома, мы его сохраняем. Но рядом, на втором этаже, планируем построить библиотеку. У нас много книг по искусству, ремеслам, истории, археологии — хочется, чтобы к ним был доступ у всех.
Фото: Евгений Сорочин / Spot
Сколько, по вашим оценкам, нужно инвестиций, чтобы реализовать реконструкцию дома в том виде, как вы задумываете?
Нам нужно $200 тыс., и тогда мы сможем сделать все как задумано. У нас есть какие-то накопления — мы по чуть-чуть откладывали. Но начинать с этой суммы мы не можем, потому что стройка растянется, мы просто завязнем. Архитекторы говорят: если у нас будет вся сумма, проект можно завершить за три месяца. И, конечно, лучше делать это в теплое время года. В такой дом важно вложить душу и сделать все качественно.
